Признак власти
Иногда от осознания, что под ним стонет и извивается Вестница Андрасте, он кончает раньше, чем хотел. Она тогда недовольно урчит под ним, словно котёнок, у которого отобрали миску с молоком, смотрит сквозь туманную поволоку жёлтыми глазами и забавно кривит губы. Валласлин на её лице искажается, точёные линии узоров мнутся, но это всё равно не способно её изуродовать до конца.
По крайней мере, потому что в его глазах она и так уродлива. Сама по себе.
Все эти высокопарные речи, в которых пышности больше, чем в платьях императрицы Селины, все эти слова о чести, долге и доблести, всё это эльфийское величие, присущие только долийцам — грязному, презренному и тупому народу.
Она не понимает, как она глупа, не понимает, как ошибается.
Иногда её даже жалко.
Но в большинстве случаев хочется просто свернуть шею.
Лавеллан впервые получила тайное письмо от неизвестного, когда отдыхала в собственных покоях, глядя в потолок. Обычно корреспонденцию она получала от Жозефины или Лелианы, иногда ей приносили письма посыльные, но все они проходили через руки посла или тайного канцлера, а уже потом доставались ей.
Поэтому когда чёрный ворон приземлился на балконные перила, она немало удивилась.
В письме быстрым, резким почерком были нацарапаны слова: «Белая чайка. Приходи одна».
Послание её озадачило, но она и думать об этом забыла на следующий день.
А когда оказалась во Внутренних землях, вспомнила.
Сначала ей хотелось его убить, что вполне закономерно. Потом он сказал, что у него есть нечто важное для Вестницы и пригласил в комнату на верхнем этаже.
Сдерживая гнев и держа руку на кинжале, она последовала за ним.
Они не говорили.
Она набросилась на него с кинжалом. Он перехватил её руку, занесённую над его головой и улыбнулся.
Лавеллан впервые находилась в такой непосредственной близости с кем-то, кто был одержим красным лириумом. Она знала о его опасности, но никогда не понимала действительную мощь.
А тут вдруг поняла.
Он как будто пульсировал в нём. Жил. Она могла ощущать его сквозь пальцы, сомкнутые на её запястье.
Это не пугало. Даже успокаивало немного.
Улыбка, исказившая его лицо, вдруг показалась ей до боли привлекательной.
Она ослабила руку и выронила кинжал.
— Зачем вся эта таинственность? — спросила с усмешкой.
Он выпустил её запястье, и она вдруг ощутила себя настолько слабой и безвольной, что едва не подкосились ноги. Как будто с его хваткой по её телу перестал струиться тот мощный поток, что жил в нём.
Он достал из-за пазухи какой-то свёрток и передал ей.
Она прочитала: «Нельзя говорить».
Это стало первым и последним правилом, которое он придумал. Первым и последним правилом их безумных встреч. У неё язык не поднимался называть это романом.
Просто оба нуждались в разрядке. Что такого, чтобы периодически расслабляться вместе?
Она смяла в руке листок и бросила в камин. Дерзко улыбнулась, с вызовом посмотрела в его глаза.
Лавеллан при всём её невежестве дурочкой не была. И сразу поняла, что к чему.
Поэтому первой стащила с себя походный плащ и стянула грязные сапоги.
На вкус его поцелуи отдавали солью. Лавеллан думала, что это лириум. Жёсткие губы, словно окаменевшие, терзали её кожу, не зная милосердия. Щетина приятно колола кожу. Его хватка оставляла следы.
Потом, под покровом собственной комнаты, она будет с интересом разглядывать синяки, оставленные им, и мысленно проводить между ними линии, рисуя причудливые фигуры.
А сейчас она стояла обнажённая в тусклом свете камина с бесстыдной улыбкой на губах и думала только о том, как ей жарко и как она его желает.
Он входил в неё без предупреждения, чувствуя нестерпимое блаженство уже от того, что делает это. Она кричала так громко и так пронзительно, что, казалось, её было слышно на Пар Воллене.
Ему это нравилось.
Он представлял, как точно также она будет кричать, когда они встретятся в последний раз — на этот раз, чтобы выяснить, кто из них сильнее.
А пока она доказывала ему собственное превосходство иными методами.
Царапала ему спину. Грубо отталкивала с себя, проворно оказывалась сверху и задавала тон всему происходящему. Иногда она холодно отстранялась от него, оставляя неудовлетворённым, и пила вино. Её нагая фигура, испещрённая множеством шрамов и синяков, сама по себе была картинкой, которой стоило любоваться.
Какого же было эту картинку ощущать внутри себя.
Иногда Лавеллан спрашивала себя, что она делает. Но вопросы эти быстро и глубоко тонули в повседневных делах и обязанностях.
Она без зазрений совести спокойно смотрела в глаза своим советникам, будто была чиста, как младенец. Выполняя свою божественную роль, она ни секунды не усомнилась с том, что действительно достойна этого.
Знала — когда придёт время, она убьёт его без сожалений.
Он тоже знал это.
А пока проворные руки, привыкшие сжимать рукоять меча, скользили вдоль тела с тонкой, белоснежной кожей, будто лишённой крови, ласкали груди, спускались вниз живота, проникали в узкое лоно, обрамлённое завитками светлых волос.
Она глядела в его глаза, подёрнутые красной дымкой, чувствовала пульсацию лириума в крови и тонула в его безумии.
Ей нравилось это.
Ещё ей нравилось понимать, что она за спиной у всего Тедаса трахается с его общим врагом.
Это как будто и правда делало её богоизбранной.
Возможность послать весь мир на хер, возможность его нагнуть — это ли не признак власти, признак божественности?