1 тур - гореть в огне. Индивидуальное участие

[LadyMantillon]

Название: Молитва
Пейринг/Персонажи: Себастьян Ваэль/Инквизитор Тревельян
Категория: гет
Жанр: PWP
Кинки: тень, мастурбация.
Рейтинг: NC-17
Размер: 974 слова



Себастьян Ваэль молится по десять раз на дню, непрестанно и усердно, испрашивая у Создателя наставлений и прощений за дела свои и ошибки. Создатель не всегда отвечает, но образ Его Невесты, висящий у него над кроватью, напоминает Себастьяну о важности и чистоте его веры. Он молится по десять раз на дню, и один раз, больше и усерднее всего, – перед сном. Ночью душа его отправляется в Тень, беззащитная перед соблазнами, перед демонами, но более всего, перед искушением, имя которому – Эвелина Тревельян. Гордая и непреклонная миледи Инквизитор, под дудку которой пляшет половина Тедаса, на губах которой живут слова заклинаний, от длани которой излечивается небо, под взглядом которой у него встает сухой ком в горле и потеют ладони, слишком часто и бесцеремонно посещает его сны. Маги могут входить в Тень в сознании, он знает, но уверен, что Вестница, словом которой дорожат верующие, никогда не совершила бы с ним что-то подобное. Себастьян стоит в одной ночной рубашке, на коленях, склонив голову и сложив руки в полумраке, и просит, просит, просит защитить его, оставить в покое его душу и его тело, которое если и в силах терпеть это испытание, то совсем немного.
«О, Создатель, услышь мой плач:
Направь меня сквозь чернейшие ночи.
Закали моё сердце от искушений зла.
Даруй мне отдых в теплейших домах».
Иногда она приходит к нему нежной и нетронутой, девственной и скромной, раскинувшись и распластавшись под ним ярким цветком на белоснежных простынях, словно в молоке или облаках, как Андрасте. И Себастьян боготворит ее, осыпая молитвами, прикосновениями, поцелуями, обдавая жаром словно мечущийся безумный демон, слишком грешный и нечестивый, чтобы касаться ее и быть с ней, слишком жадный и ненасытный, чтобы себе в этом отказать. Он не знает других языков, кроме того, которым он поет Песню, для нее или в ней, кроме того языка, которым он касается ее влажного, земного лона, когда она, краснея и охая, ему это позволяет. Он возносит ее, снова и снова, с жаром потерявшего стыд и разум фанатика, возносится вместе с ней, когда она поет своим чудесным, чистым, хриплым от стонов голосом для него и ему, ему одному. Он очищается в этом огне, в котором горят его чресла, который ему нельзя, нельзя, нельзя испытывать перед лицом Создателя, и который он наяву душит, но ночью фантазии возвращаются, в кошмарах, пьянящих, как антиванское вино, и тягучих, как яд.
«О, Творец, узри меня, коленопреклоненного:
Ибо иду я лишь там, где Ты велишь мне.
Стою лишь там, где Ты даровал благословение.
Пою лишь теми словами, что Ты вложил в мои уста».
Иногда она другая, и седлает его нагло и пошло, словно необъезженного молодого оствикского жеребца, туго, тяжело, загребая вспотевшие волосы рукой. Выгибается словно змея, золотая от блестящего пота, собирающегося на ложбинке у ключиц, с разметавшимися во все стороны тяжелыми длинными волосами, прикрывающими прыгающую грудь, точно древняя, требовательная богиня, которой он нужен весь и без остатка. Себастьян позволяет ей владеть собой, затянутый в знакомую сладострастную дымку, которой он не чувствовал уже целую вечность, в которой отказывал себе перед лицом Пророчицы, а перед лицом ее Вестницы падает обратно, с размаху, в порок. У порока ее имя, ее губы, ее мягкое, глубокое, требовательное естество, которым она берет из него все, выжимает насухо, выпивает его муки, его толчки и его стоны, сладкие, как Песнь, дурманящие, как мак, умоляющие, исступленные. Ее глаза горят неземным зеленым огнем, она – призрак, демон, порождение Тени, терзающая его плоть и его душу, но он готов раз за разом с хрипом молиться ей и просить, чтобы она не покидала его сны.
«Мой Создатель, узнай моё сердце:
Забери у меня жизнь из печалей.
Возвысь меня над миром боли.
Рассуди, достоин ли я Твоей бесконечной гордости».
Иногда он вспоминает Зимний Дворец и стыдливо думает о том, что так и не сделал. Себастьян понимает, – нельзя, но он смотрит на портрет Андрасте над своей кроватью: ее пронзают огненным мечом, и лицо на картине искажается, словно в немой страстной муке. Он помнит ее дыхание, пугливое, желанное, влажное и близкое, и живот сводит от этих воспоминаний, вязко, горячо. Себастьян молится, раз за разом, желая избавиться от наваждения, но его мысли слишком нечистые, чтобы отмыться от них. Ее страх, знакомый и исполненный запретной скромности, возбуждает в нем, помимо прочего, давно забытое, затравленное чувство, и он, словно охотник, идет по его следу. Это неправильно, думает Себастьян, открывая рот, чтобы изречь слова прощения и утешения, и думает о том, какими могли быть ее губы, податливыми и мягкими, или требовательными, разнузданными. В мыслях он забирается ей под юбки: слои парчи, атласа и, Создатель знает, чего еще, исступленно гладит загорелые, крепкие бедра и ноги, пробуя Инквизитора на вкус губами и пальцами. Вкус всегда оказывается разным, и эта тайна раззадоривает еще больше, как раззадоривают ее тихие дрожащие всхлипы, которые он слышит словно наяву.
«Мой Творец, суди меня, как я есть:
Даруй мне Твою благосклонность.
Коснись меня огнем, который очистит меня.
Скажи, что я песнями заслужил Твое одобрение».
Он касается себя, часто, с немым отвращением к собственным жестким сухим ладоням, и представляет вместо своих рук – ее: гладкие, нежные, изящные, никогда не державшие лука или меча, никогда не касавшиеся кого-либо еще. Представляет ее бронзовый румянец, разливающийся по щекам, и слегка приоткрытые припухшие от поцелуев губы, когда он подсказывает ей что делать, богохульным шепотом обучая танцу, который он сам знает слишком хорошо, но который ему пришлось позабыть. Себастьян прощает ей стыд, помогает, уговаривает, словно проповедник в Церкви, и ее руки делают то, что им запрещено делать. Ее ладонь горит завесным огнем, трещит, посылая сладострастную крупную дрожь по его спине, и словно сам Создатель снисходит, касаясь его бренного грязного тела, пронзая насквозь карающим огнем, который он не может, не в силах терпеть. Себастьян задыхается, не в силах не то что стонать – вздохнуть, и сгорает в этом пламени, словно дряхлая, сухая спичка. Он тяжело изливается себе на живот в уединении собственных покоев, снова, и ненавидит себя и за то, что делает, и за то, что не в силах это прекратить.
Принц Старкхэвена засыпает в одиночестве, но ненадолго: лишь до момента, пока она снова не посетит его сны.